Жизнь – просто как дважды два! - Юрий Кищук

Жизнь – просто как дважды два!

Юрий Федорович Кищук

© Юрий Федорович Кищук, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Об авторе

Кищук Юрий Федорович, в крещении Георгий, выпускник ПСТГУ (2006 г.), бакалавр теологии. Автор статей в православных периодических печатных и интернет-изданиях на темы, связанные как с современным состоянием общества, так и с историей России.

О книге

Как часто случается так, что скопив какие-то средства, добившись каких-то высот в карьере, устойчиво стоя на ногах, мы вдруг понимаем, что в чем-то очень остро нуждаемся. В чем? В простоте. В той простоте, которая делает чистой душу и сердце. Потеряв в суете, напыщенности и деловитости, мы скорее ищем ту простоту, которая приближает нас к Богу и дарит нам другое отношение к окружающим нас людям. Ведь недаром классик когда-то произнес слова: «Только тогда легко жить с человеком, когда не считаешь ни себя выше, лучше него, ни его выше и лучше себя» (Л.Н.Толстой). Найдя Бога, взглянув по-другому на человека, нас преображает обнаруженная нами простота. Два рассказа-новеллы этой книги как раз о поисках «простоты».

Тихая агония чужой души, или «Северный» синдром

…Болит душа…. как часто я раньше не понимал что же это такое.… В десятки раз тяжелее переносить такую боль, нежели физическую… Боль в каком-то участке тела, или даже пусть во всем теле, в жизненно важных органах, когда-нибудь проходит, или стихает, ее хотя бы возможно порою контролировать с помощью лекарств. На боль душевную очень трудно повлиять, её нельзя заглушить. Нужно обязательно найти ее «корень», но не для того чтобы его вырвать, а чтобы попытаться найти наиболее действенные средства к прекращению агонии… Скорее всего, мне действительно необходимо завершить свое «никчемное» путешествие именно таким образом, – лежа в реанимационной палате в дали от родных, умирая от ожогов и ран, при полнейшем параличе всех органов чувств…

Постепенное угасание при наличии набора функций одноклеточного организма, и тяжелый душевный груз – вот итог моего почти шестидесятилетнего пребывания на земле. Окажись еще неделю назад в теперешнем положении, то извергал бы проклятия и яростные остроты, желая залить своей желчью безысходности и смертельного уныния не только грешную землю, но и прожечь её испарениями небеса… каких-то пять с половиной дней способны изменить жизнь…

Итак, утро среды и от дома я уже был далек на целых

12 часов. Вообще, чем дальше едешь, тем как-то проще и

удобнее становится расстояние измерять не километрами, а часами. Практически сразу после того как я сел в вагон меня окутала сонная нега, противостоял я ей ни долго, да к тому же и во сне быстрей пролетает время, а мне предстояло еще много времени провести «на колесах». Совершив все утренние ободрительно-гигиенические процедуры, я сел у окна с кружкой горячего кофе.

Тяготившее меня вчера и еще задолго до этого чувство отчаяния отступило, а в место его в сердце воцарились отчужденность и …близость, причем одновременно. Очень много неудобства мне доставляли пассажиры, с которыми непременно встречаешься лицом к лицу, выходя из своего купе. Нет, не всякое скопление народа может быть мучительно, но иногда бывает состояние, когда каждый обращенный пусть даже вскользь взгляд кажется чересчур лукавым, или гордым, или надменным. И напротив как неимоверно близки и дороги мне стали в то время оледеневшие руки-ветки берез, словно с мольбой о весеннем тепле тянущиеся к небу. Мне кажется, ничто не смогло бы привлечь так мое внимание, как тогда оно было приковано к хрустально-морозным одеяниям березок, и других деревьев. Как же тяжело сознавать, что через каких-то полчаса твоему безмятежно-бездумному, но все же одухотворенному созерцанию суждено прекратиться.

Поезд приближался к Красноярску, а это означало лишь одно – через несколько минут, «согласно купленным билетам», как минимум три человека зайдут в купе и мгновенно разрушат мое единение с природой, а главное, так редко случающееся единение с самим собой. Для того чтобы хотя бы на чуточку еще продлить свое состояние, к тому же еще и кое-что обдумать и осмыслить внутри себя, я решил твердо, оставаться как можно дольше для моих спутников «недоступным». Замкнуться полностью в себе, конечно же, не получится, в силу моего восприимчивого ко всему характера, но вот «вагонные роли», как мне казалось, мне всегда удавались.

И вот поезд начал замедлять свой ход, и на пороге передо мной оказалась молодая барышня с дамской сумочкой в одной руке и чемоданом на колесиках в другой, судя по всему бизнес-леди. Мы «дежурно» познакомились и попытались завести беседу тоже «дежурно». Вообще как сейчас принято говорить «обстоятельства нас вынуждают быть краткими и максимально тривиальными в разговорах». Так вот по-философски кратко и сухо на рассуждениях о погоде наша беседа «завязла» и сошла на нет. Помниться на ближайшей станции я выходил подышать свежим воздухом, а потом заснул. Говоря откровенно словом «сон» охарактеризовать мое состояние было нельзя, меня бросало то в жар, то в холод. Вырвавшись из городской суеты я не получил желаемого пространства и воздуха для разгрузки мозга и свободной работы мыслей. Наверное, тогда мои чувства были сродни чувствам собаки сорвавшейся с цепи, не приученной к свободе и оттого не понимающей куда бежать, ведь дома ждет цепь, а на улице неприязнь сородичей.

Впасть абсолютно и безвозвратно в состояние уныния и безысходности мне помешали появившиеся после моего кратковременного и бесполезного «отдыха» новые попутчики. И опять все «дежурно» и скучно, хотя опять-таки в рамках приличия и благовоспитанности… Так прошел еще один день.

Утро предпоследнего дня моего странствия. Именно с этого дня начался отчет моего постепенного перерождения, перемены, как казалось незыблемых жизненных постулатов и сложившихся точек зрения на многие вопросы. Всем купе мы «просыпались» часов до десяти утра, и снова все разговоры – учтивая нудятина, лишенная всяческих эмоций и чувств. Но после чаепития все очень сильно изменилось…

Простояв несколько минут у окна в раздумьях начал свой странный монолог Валерий, мужчина лет сорока с самого начала нашей поездки отличающийся частым употреблением в своем рационе кофе с коньяком.

– Помнится, в детстве я хотел жить около моря. Представлял, как мы с отцом ловим рыбу, за ловлей встречая яркую зарю. А теперь боюсь его, и чем больше поселяется в душе страх, тем сильней мне охота, с разбега сорвавшись со скалы лететь в его манящую и пугающую синь. И кажется порой, что это даже не синь, в снах море розоватого цвета а погружаясь бесконечно на дно захлебываюсь сладковато-дурманящей и как кажется дающей надежду водой. А может все и случится как в моем сне, но попробовать.… Нет! Нельзя «попробовать», надо решиться на это или отвергнуть как дурное наваждение. Хм! Смешно-то как «на-важ-дение»!

Эта речь непонятным образом ввела всех слушателей в какой-то гипнотический шок, было заметно, что каждый из нас хотел прекратить столь странный и пугающий монолог, но боялся потревожить оратора, ведь вид его становился с каждой минутой все ужаснее. При этом, знаете ли, это был ужас, который испытываешь не при виде агрессивного разбойника, а наоборот ужас холодной леденящей душу безразличности и циничности гробовщика или, например опытного врача патологоанатома. И всегда непреодолимо хочется от таких речей убежать и куда-нибудь спрятаться как в детстве или же услышать в окончании речи, что все вышесказанное шутка и от души рассмеяться. Но наш «темный» оратор продолжал, а его тон становился все более пугающим и словно бы обездвиживающим…

– Ну, хорошо! Посмотрим, что осталось мне в жизни?, – рассуждал Валера, но скорее рассуждал наедине с собой, будто бы нас и не было вокруг.

– Семья? Да, она есть, но иногда «напрягает» именно то, о чем когда-то искренне мечтал.… Думал ли я в свои 22 года, что для меня станут отвратительно противными спокойствие и тишина семейной жизни? Нет, хотя тогда, наверное, вообще по другому думал, были другие ценности, ориентиры! Да и были такие дурные качества в моем характере как юношеская наивность, «всевозможность» и «вседозволенность»! А сейчас хочется другого, но чего же? Адреналина, ярких эмоций? Если бы был больным, лежащим на операционном столе с такими «рвущимися» не понятно куда мыслями и желаниями, то тогда про меня сказали бы «посмотрите какая у него большая жажда жизни!». Но теперь я не болен и более хочется скорейшего пришествия минуты смерти, и не просто умереть хочу, а почувствовать смерть!

Валера, кажется, вдруг перестал смотреть сквозь нас, также как до этого смотрел сквозь окно вагона и наконец «увидев» нас, точнее осознав присутствие слушателей, он быстро окинул всех взором, и счел видимо нужным, объяснить свой монолог, но и это у него получилось довольно-таки экстравагантно.